Зациклился на полупрозрачных крыльях. Возможно из-за их символизма. Несколько раз снимал их на заброшенном элеваторе. И себя снимал (просил на кнопку нажимать другого человека), и брата (на фото). Сейчас, когда стал писать эти истории, удивился, что снимал так много мужчин. Думаю, это потому что в начале моего увлечения фотографией уговорить сфоткаться девушку мне было сложно. Но, собственно, пост про мое окружение, как обещал.

Спустя несколько месяцев моего регулярного посещения фотоклуба, что существовал при дворце культуры одного крупного предприятия, руководитель предложил мне посетить еженедельное собрание республиканского клуба. Был и польщен и смущен этим приглашением, но пошел. Первое что я увидел на полках клуба, были не журналы и альбомы, а подшивки журнала «Вопросы философии». Очень странно. Спустя некоторое время я понял, что клубные разговоры о фотографии и искусстве перемежаются с размышлениями о жизни, упоминаниями о Хайдеггере, Мариенгофе и других людях со сложными, незапоминающимися фамилиями. Особенно задушевно-умные разговоры случались, когда в клубе выпивали.

Выпивали в двух режимах: а) камерно, при сумеречно-интимном освещении; б) по законному поводу, например 23 февраля. Во втором случае была процедура установки правильного света. Сергей, руководитель республиканского клуба, не разрешал прикладываться к первой рюмке, пока не создавал мягкое освещение, направив софиты в потолок. Позже и я полюбил такой свет, и моя мама.

В конце концов, до меня донесли, что я трусь среди апологетов «аналитической фотографии», тесно сотрудничающей с группой «метафизической фотографии» (обе группы гуглятся). Слово «фотохудожник» было матерное (до сих пор его не использую и не люблю). Выражение: «фотография должна быть красивая» - осмеивалось. Ценились «достаточно мерзкие фотографии», и не ценились «недостаточно мерзкие». Красивые, фотооткрыточные изображения презирались в любом жанре, от пейзажа до ню. Я вроде как всё понял и начал снимать так, чтобы понравиться старшим товарищам.